Наше досье:
Юрий Владимирович Лобзин, генерал-майор медцинской службы, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, академик РАМН.
Родился 22 ноября 1950 года в Порт-Артуре (Китай).
В 1974 году окончил Военно-медицинскую академию.
Директор НИИ детских инфекций ФМБА.
Главный специалист Миннздрава РФ по инфекционным болезням у детей.
Академик Международной академии наук экологии, безопасности человека и природы (МАНЭБ), академик РАЕН, академик ПАНИ.
Главный редактор «Журнала инфектологии» и «Медлайн.ру»; член редколлегий журналов "Эпидемиология и инфекционные болезни" и "Инфекционные болезни"; «Медицинского академического журнала», «Вестника ВМедА»; член ученого совета Военно-медицинской академии; член правления Санкт-Петербургского научного общества инфекционистов; член экспертного совета ВАК Минобразования РФ.
Президент Евро-Азиатского общества по инфекционным болезням; президент Ассоциации врачей инфекционистов Санкт-Петербурга и Ленобласти; зам.президента Национального научного общества инфекционистов; член президиума СЗО РАМН.
Основные направления научных исследований: инфекционные болезни у детей; нейроинфекции, вирусные гепатиты, реабилитация и диспансеризация инфекционных больных в экстремальных ситуациях, организация оказания помощи инфекционным больным, в том числе в экстремальных ситуациях.
– Юрий Владимирович, как Вы пришли в медицину? Повлияли ли на Ваш выбор родители?
– Именно родители и повлияли на мой выбор. Дело в том, что у меня и отец, и мама – врачи. Мой отец Владимир Семенович Лобзин в 1947 году окончил Военно-морскую медицинскую академию, затем служил на Дальнем Востоке, в Порт-Артуре, где я и родился в 1950 году. В дальнейшем он стал крупным ученым-неврологом, заведовал кафедрой в ленинградском ГИДУВе, возглавлял общество врачей-неврологов Санкт-Петербурга. Это был замечательный человек. Мама Светлана Петровна – врач-педиатр, окончила Ленинградский педиатрический институт, ныне это педиатрический университет. Родители и определили мою судьбу: дома, естественно, все разговоры велись о медицине. Поэтому уже с 8-го класса я более-менее осознанно готовился к поступлению в Военно-медицинскую академию.
– Вы родились в Китае. Сколько лет Вы прожили там? Что Вам запомнилось из детства – самые яркие впечатления?
– Я родился в Китае в 1950 году – там врачом бригады торпедных катеров служил отец. Мне было около года, когда родители оттуда уехали. Отец хотел стать неврологом, и поступил на факультет усовершенствования врачей Военно-морской медицинской академии, на кафедру нервных болезней к академику Триумфову. Он учился два года, с 51-го по 53-й. Поэтому мы вернулись в Ленинград и жили у моей бабушки Софии Семеновны (она коренная ленинградка, блокадница) в коммунальной шестикомнатной квартире на улице Правды: печное отопление, черный ход, во дворе – дровяные сарайчики. Сейчас это даже странно звучит... Все ютились в одной комнатке. Я был мальчишкой 4–5 лет, мне давали какое-нибудь полено для печки, и я нес его на 4-й этаж – помогал взрослым. Я иногда проезжаю мимо нашего бывшего дома и смотрю на окно, где в детстве сидел на широком подоконнике и глядел на улицу. А на улице тогда была булыжная мостовая, и по ней шли лошади-тяжеловозы, перевозя на телегах, а зимой на санях разные грузы. Казалось бы, не так уж и давно это было – 53 года назад, а как все изменилось. Кстати, бабушка была учительницей биологии. Она 50 лет проработала в школе, и ее наградили орденом Ленина. Рядовой учитель, ни директор, ни завуч – и получила такую высокую награду.
Когда отец закончил учебу в академии, его направили в Кронштадт. Он долгое время служил врачом-ординатором в госпитале, потом стал начальником неврологического отделения. Мама тоже работала в госпитале, и мы жили, по сути, на его территории. Нам выделили сначала одну комнату, потом, когда родился брат, – две. Это было что-то вроде общежития: длинный коридор и 15 семей офицеров. Я почти все время проводил в госпитале: в отделении то у отца, то у мамы. В 1963 году отца перевели в военно-морской госпиталь у Калинкина моста, и мы переехали в Ленинград.
– Вам нравилось в Кронштадте?
– Да, это замечательный город, в нем очень силен военно-морской дух. Я ходил в музыкальную школу – она располагалась в доме офицеров, – и там на стенах висели картины с изображениями всех наших великих военно-морских сражений, портреты мореплавателей, открывателей новых земель: Крузенштерна, Литке, Беринга, тех, чьи имена можно найти на картах, маршруты их плаваний. Я рассматривал эти картины, узнавал по ним историю нашей страны. Кстати, в Кронштадте сохранились многие вещи Петра I. Вы знаете, что там находится единственная в России чугунная мостовая, которую укладывали при Петре, и он сам участвовал в ее мощении? Ее сейчас реставрируют, и я надеюсь, что она сохранится в том же виде.
– Вы выбрали Военно-медицинскую академию, потому что отец был военным врачом?
– Да, но не только поэтому. Это одно из лучших учреждений у нас в стране по фундаментальной подготовке врачей. Тем более что диплом академии тогда давал право заниматься и лечебной, и профилактической работой. В моем дипломе стояло: врач по специальности лечебно-профилактическое дело. После шестого курса меня направили врачом части на Северный флот в Североморск. Это было крупное учебное подразделение, около 1000 матросов. С семи до девяти утра я проводил прием матросов, а в девять приходил в инфекционное отделение, которое располагалось рядом с частью, и вел там больных.
– А Вы помните своего первого пациента?
– Помню. Это было как раз в Североморске. К нам на отделение попал матрос с тяжелейшим вирусным гепатитом, с печеночной комой. У него полностью отказали функции печени. Что мы только не делали, использовали все возможные на тот период средства. Решили провести заменное переливание крови: забрать кровь с токсинами и вирусом и одновременно влить свежую донорскую кровь. Провели первый сеанс – никакого эффекта. Второй – то же самое. И наконец, последний, третий (больше нельзя). Сдвигов никаких нет. Дежурный врач по отделению Александр Иванович уходит вечером домой и говорит: «Похоже, что ты – последний доктор, и ты его похоронишь». Мы обсудили, что надо делать: куда сообщить, какие бумаги оформить – и я остался дежурить. Периодически подхожу к нему, измеряю давление, пульс – без изменений. И вдруг где-то часа в два-три ночи сморю, у него веки шевельнулись, потом глаза открылись. А в девять утра он уже был в сознании. Это произвело на меня настолько сильное впечатление – ведь никаких шансов выбраться у него не было. А Александр Иванович говорит: «Ну, у тебя счастливая рука». Потом наш больной потихонечку-потихонечку стал поправляться, конечно, было еще много осложнений, но, тем не менее, он остался жив. Это был самый интересный случай из моей практики, я даже имя того матроса помню – Николай.
– А в плавания Вы ходили?
– Я очень активно работал в инфекционном отделении, и меня приметил главный инфекционист Северного флота полковник Александр Иванович Серов. Когда освободилась вакансия в корабельной группе специализированной медицинской помощи – КГСМП, он предложил мне место инфекциониста. В эту группу входили четыре врача: хирург – подполковник, терапевт – майор, инфекционист – майор и стоматолог. Какую задачу выполняла группа? Наши корабли тогда отправлялись в поход группой, по 5–7 кораблей. На самом большом корабле находились врачи КГСМП, и если у кого-то из команды возникали заболевания или травмы, то они могли оказать ему любую помощь прямо на месте, для этого не надо было возвращаться на берег. Но получилось так, что за полтора с небольшим года моей службы в КГСМП дальних походов не было. Мы просто выходили в море на несколько суток на дежурство и возвращались. Очень обидно, что мне так и не удалось попасть в большое плавание.
– А как складывалась Ваша жизнь потом?
– Знаете, меня привлекала наука – мне хотелось учиться дальше, поэтому после трех лет службы на флоте я подал документы в академию, поступил в адъюнктуру, досрочно защитил кандидатскую диссертацию, стал преподавателем, старшим преподавателем. В 1985 году был назначен главным инфекционистом Военно-морского флота. Защитил докторскую диссертацию. В 1994 году я стал начальником кафедры инфекционных болезней и главным инфекционистом Министерства обороны, а с 2000 года был назначен заместителем начальника Военно-медицинской академии по научной работе. Я 43 года прослужил в вооруженных силах.
– А как Вы попали в педиатрию?
– Это вышло почти случайно. В 2008 году меня пригласили в Минздрав и попросили взять руководство над Институтом детских инфекций. В то время институт находился в запущенном состоянии. Мне пришлось засучить рукава и взяться за хозяйственные дела: делать ремонт, менять коммуникационные сети, закупать и устанавливать новое оборудование. Сейчас институт преобразился. Я уже пять с половиной лет работаю здесь, и институт стал для меня родным. А что касается педиатрии, то ведь военнослужащие – солдаты и матросы – те же дети, они приходят служить в 18 лет. А по международной шкале детьми считаются до 20 лет включительно. Ну, конечно, пришлось немножко поучиться, пройти курсы в педиатрическом институте.
– Вы довольны результатом?
– Да, безусловно. Мне не стыдно, что я за пять лет смог здесь немало сделать.
– Кого из своих учителей вам бы хотелось особенно отметить?
– У меня было два главных учителя. Учитель по специальности – Валерий Сергеевич Матковский, возглавлявший кафедру инфекционных болезней академии. Это уникальный человек – энергичный, умный, эрудированный. У него был аналитический ум: любую ситуацию он мог отпрепарировать и разложить таким образом, что тебе сразу становилось ясно, как надо поступать. Даже можно было не слушать его резюме – ты сам приходил к такому же выводу. Как ни странно, будучи главным инфекционистом Министерства обороны и возглавляя уникальную кафедру (а это первая в России кафедра инфекционных болезней), он не защитил докторскую диссертацию, хотя она у него была написана. Почему? Потому что возглавил кафедру очень молодым, в 38 лет, и на него обрушился поток организационных задач. Он, по сути, создал службу главных инфекционистов округов и флотов. Он все время ездил по командировкам: то на Дальневосточный флот, то на Тихоокеанский, то на Северный. Валерий Сергеевич написал диссертацию – а она касалась оценки функций сердечно-сосудистой системы при инфекционных заболеваниях, – но немножко опоздал. Появились новые методики обследования, и он как порядочный человек уже не мог защищать такую работу. Он отложил ее в сторону, взялся за вторую докторскую – по организации и оказанию помощи на флоте – и сделал ее. Это была серьезная работа, в ней были рассмотрены вопросы, касавшиеся военного времени – госпитальные базы фронта, флота, организация эвакуации больных. Но когда диссертация была закончена, грянула очередная реформа вооруженных сил и все структуры, которые он описывал, тоже оказались устаревшими. Вот такая судьба: две докторские написаны, и ни одна не защищена.
Интеллект у Валерия Сергеевича был потрясающий. Вот пример. Я – молодой заведующий отделением, у нас больной с неясным менингитом – слушатель академии из Сирии. Все, что можно было, мы обследовали и не получили никакого подтверждения. Валерий Сергеевич проводит обход. Спрашивает: «Из Сирии? – Да. – Когда приехал с каникул? – Тогда-то. – Понятно. Проверьте его на лихорадку Западного Нила». Отправили в лабораторию ликвор и кровь на вирус лихорадки Западного Нила, и оказалось, действительно она. Я к нему пришел: «Валерий Сергеевич, вы правы». Он говорит: «А теперь садись и пиши серьезную статью по этому случаю. Изучи литературу, посмотри, что есть в Советском Союзе». Потом выяснилось, что у нас тоже имеются эндемичные очажки на южных рубежах. В результате получилась великолепная статья.
Его лекции были настоящим фейерверком: он использовал муляжи, книги, цветные таблицы. Даже читал стихи. Курсанты академии наслаждалась этими лекциями.
А вторым своим учителем я считаю отца. Это очень мудрый, спокойный человек. Мы были близки с ним на интуитивном уровне. Я мог просто посидеть с ним рядышком и помолчать – и настроение улучшалось, и проблемы уже казались не такими неразрешимыми. Отец был не только прекрасным неврологом, но и хорошим психологом. И, безусловно, одаренным человеком: писал стихи, рисовал, играл на музыкальных инструментах, пел. Хотя судьба ему выпала тяжелейшая. Он вырос без отца, в семье было трое детей. Когда началась война, он, еще совсем мальчишка, ушел на фронт, прибавив себе несколько лет. Но его быстро вычислили и направили учиться. И случайно он попал в Военно-морскую медицинскую академию, причем на знаменитый «сталинградский» курс. Тот самый, который в полном составе по указу Сталина сняли с занятий и бросили под Сталинград, когда там шли тяжелейшие бои. Из 400 человек с этого курса в живых осталось 196. Но эти ребята, которые вернулись, они так учились… Из этого курса вышли более ста профессоров, академики, генералы, руководители направлений, главные хирурги, терапевты вооруженных сил. В числе выпускников курса министр здравоохранения Сергей Петрович Буренков, начальник Главного военно-медицинского управления (тогда – Центрального медицинского управления) академик Федор Иванович Комаров, главный ученый секретарь Академии медицинских наук Донат Семенович Саркисов, выдающийся токсиколог академик Тиунов. Все они во время учебы сами обеспечивали себя. Ночью разгружали уголь, дежурили – охраняли академию, сами готовили пищу. Они недосыпали, они болели, но они учились, понимая, что главное – это знания. Сейчас в живых из «сталинградского» курса осталось, по-моему, семь человек, в том числе поэт Александр Михайлович Соколовский, член Союза журналистов и писателей России. Он написал несколько книг об этом курсе.
– У Вас медицинская семья. Ваш брат ведь тоже врач?
– Да, мой младший брат Сергей пошел прямо по стопам отца. Он невролог, профессор, заведует кафедрой в университете Мечникова. Но он тоже прошел военную службу, окончил Военно-медицинскую академию, морской факультет. Семья действительно медицинская. У меня два сына, и оба врачи. Старший, Володя, сейчас в докторантуре в Военно-медицинской академии. А младший, Дмитрий, только что окончил академию, но гражданский факультет. Он решил стать инфекционистом, хотя я его и отговаривал: инфекции опасные, и к тому же, к сожалению, инфекционист – не очень престижная специальность в нашем обществе. Он сейчас поступил в ординатуру по специальности «инфекционные болезни».
– Но, наверное, Вам нравится, что он выбрал Вашу специальность?
– Конечно, нравится. Вы понимаете, мне есть, что ему передать. У меня библиотека, у меня книги, руководства, учебники. И потом он всегда сможет посоветоваться со мной, потому что есть вещи, которые не почерпнешь из учебника: неординарные ситуации, необычные диагнозы. Такие знания приходят только с опытом.
– Раз уж мы заговорили о семье, расскажите о Вашей жене. Ведь именно на женщине держится обычно дом, она создает его атмосферу.
– Безусловно, в женщине главное – доброта и умение создать лад в семье, обеспечить надежный тыл. Моя жена Ира – талантливый человек, она окончила с красным дипломом Ленинградскую консерваторию, теоретико-композиторский факультет. Ей предложили сразу же тему в аспирантуре, работу в филармонии. Но она сказала: нет, у меня семья. Жена взяла на себя все заботы о доме, о сыновьях, и я ей очень благодарен. Мы жили в хрущевке, на последнем, пятом этаже, и я работал над докторской диссертацией. А что такое хрущевка, да еще когда в доме двое мальчишек? Я сделал себе задвижку в маленькой комнатке, запирался, включал приемник, создавая музыкально-звуковую завесу, и писал. Жена потом работала в музыкальной школе. Она и сейчас играет для себя, для души.
– А как вы познакомились?
– Совершенно случайно. Ее отец Михаил Петрович тоже был врачом-невропатологом, служил на Дальнем Востоке. Они с моим отцом были знакомы. Однажды кто-то из коллег прислал Михаилу Петровичу две рыбины с Дальнего Востока (тогда рыбы в магазинах было не достать). Он позвонил моему отцу: «Володя, мне рыбу прислали, а ты ее очень любишь. Сейчас дочка тебе рыбу принесет». И вот дочка пришла к нам: вся в снегу, ресницы в инее. Ей было лет 17 еще, а я на пять лет старше, уже слушатель академии. Вот тогда я эту девочку увидел. Но поженились мы не сразу. Я оканчивал академию, она поступала в консерваторию, потом я уехал служить на Северный флот. Когда я вернулся из Североморска, она защищала диплом. Я пришел к ней на защиту с цветами. Тогда мы и решили пожениться.
– Что Вы больше всего цените в людях?
– Безусловно, порядочность.
– А что не приемлете?
– Ну, наверное, лживость, стремление к обману, к каким-то закулисным играм. Я не терплю интриги, склоки. И мне кажется, что в моем ближайшем окружении этого нет.
– Какими качествами, на Ваш взгляд, должен обладать хороший руководитель?
– Руководитель должен обладать точно такими же качествами, как и любой специалист: интеллектом и порядочностью. Это обязательно. Но руководителю, помимо этого, нужно еще третье – чувство меры. Понимаете, иногда человека надо за что-то наказать, а иногда в чем-то поддержать. Где-то поругать, а где-то похвалить. Для каждого это индивидуально – каких-то общепринятых критериев не существует. И руководитель должен уметь найти эту меру во взаимоотношениях с подчиненным. Он может быть умным, порядочным, но постоянно орать на сотрудников. Тогда в коллективе вряд ли будет здоровая обстановка. И бесхребетный, мягкотелый человек тоже не станет хорошим руководителем. Чтобы найти нужную грань во взаимоотношениях с подчиненным, надо относиться к нему с большим уважением и, если хотите, с любовью. Знать, что им движет, каковы его истинные мотивы. Умение правильно выстроить взаимоотношения, найти равновесие между требовательностью и доброжелательностью – вот обязательное качество руководителя.
– Удается Вам это?
– Может быть, не всегда, но я стараюсь. Иногда я тоже реагирую эмоционально, но стараюсь. Вообще, по моему мнению, без эмоций невозможна качественная работа. Если человек неэмоционален, у него не получится ни хороший репортаж, ни хорошая статья, ни хорошая книжка, да и в любой сфере ничего не получится. Эмоции – это энергетика, это топливо, на котором работает наш мозг. Как только топливо иссякает, каким бы сильным интеллект ни был, он уже не способен что-либо генерировать.
– Хватает ли Вам времени на семью?
– К сожалению, времени остается очень мало. Наверное, близкие обижаются на меня. Последнее время я стараюсь отпуск проводить только с семьей. Мы общаемся с сыновьями. Хотя старший сын живет отдельно, у него своя семья, есть ребенок, мой внук. У него замечательная жена, тоже доктор.
– Сегодня принято ругать нашу медицину, но ведь не все у нас так плохо.
– У нас далеко не так все плохо, как это представляется. Мы прекрасно оснащены, по крайней мере, наш институт. Конечно, существуют приборы, которых мы не имеем, хотя хотели бы иметь. Но идеала достичь невозможно, да и не нужно. Не это главное. А главное – российские лечебные традиции. Я надеюсь, что они будут жить и передаваться из поколения в поколение. Чем западная медицина отличается от российской? Там врач может больного даже не смотреть. Ему приносят вот такой длинный перечень анализов: биохимия, калий, натрий, фермент. Он видит: так, этот фермент зашкаливает, значит, вам надо идти на обследование печени: УЗИ, фибросканы и т. д., и т. п. Тем самым он снимает с себя ответственность. Российский врач никогда так не поступал. Самое главное – это беседа с больным, анамнез. Что беспокоит? Как развивается болезнь? Затем внимательнейший осмотр. Меня учили: чем более неясен для тебя больной, тем тщательнее ты должен его осмотреть. И уже в процессе беседы и осмотра у тебя формируется диагностическая гипотеза. То есть ты представляешь: да, у больного могут быть изменены функции печени, но, возможно, это связано с общим инфекционным заболеванием. Например, при инфекционном мононуклеозе может поражаться печень и появляется желтуха. Но главное – вирус, который вызвал инфекцию. Такой подход идет от Боткина, нашего гениального ученого и врача-терапевта. Это боткинская школа. Она развивается, продолжается в его учениках, учениках учеников и т. д. Почему советская медицина была такой сильной? Да потому, что она пестовала такой подход. Вначале пропедевтика: изучаются симптомы, синдромы. Затем – как эта болезнь проявляется, а потом – как она проявляется у конкретного человека. То есть лечить надо не болезнь, а больного – вот кредо российского врача. У каждого человека есть свои особенности. И назначать ему лечение по общим схемам нельзя. Врач может и должен исповедовать этот принцип, я в этом глубоко убежден. Но сегодня мы вступили с ним в определенные противоречия, в связи с тем что в медицину внедрилась система ОМС. В ней все расписано: при этом заболевании – такой-то анализ, а при том – такой. И если ты назначишь другой анализ, то тебе его не оплатят. Значит, клиника не получит денег, а врач будет оштрафован. Конечно, в этой системе есть определенные преимущества, но есть и недостатки. Я считаю, что советская медицина была в этом отношении на голову выше. Врач не задумывался о деньгах, он думал о том, что происходит с больным, и мог назначать те анализы, которые считал нужными. Сейчас можно, конечно, собрать консилиум, в том числе обосновать все исследования, решить вопросы со страховыми компаниями. Но для этого столько бумаг надо исписать, столько времени потерять.
– К вам приходят больные, которых направляют педиатры поликлиник. А у них просто не хватает времени, чтобы пообщаться пациентом. Они еле успевают правильно заполнить больничный. Мне кажется, сейчас это самый страшный бич нашей медицины.
– В нашем институте мы тратим на больного столько времени, сколько нужно. Да, конечно, врач может уйти домой не в пять часов вечера, а в девять, но он не отойдет от пациента, пока все не выяснит. В поликлиниках существуют нормативы, которые мешают врачу, загоняют его в стресс. В результате он не получает никакого удовлетворения от своей работы. Приходит молодой специалист, он был бы рад разобраться, что происходит с этим ребеночком, но он ограничен жесткими временными рамками. От этого страдает качество работы, врач не получает эмоционального удовлетворения, у него может наступить выгорание. Это очень серьезная проблема, но пока она не решена. Раньше тоже существовали нормативы, но меньше было писанины, меньше оформления. Теперь при работе по ОМС – а ОМС финансовая организация – должно быть все учтено, сколько чего стоит. И врач вынужден часть своего времени тратить не на работу с больным, а на оформление отчетов. И это очень обидно. Сейчас эти вопросы поднимаются, и, возможно, в будущем они будут решены.
Блиц-опрос
Любимое времяпрепровождение. Летом это природа, лес, грибы. Я жду не дождусь выходных, чтобы уехать за город, вдохнуть чистый воздух. У нас такие красивые места – леса, озера. Зимой, к сожалению, я уже не имею таких возможностей, как раньше. Тогда были лыжи, коньки, прогулки. Сейчас, в основном, это чтение хороших книг.
Любимая книга. «Евгений Онегин». Я считаю, что ничего более совершенного не создано. Это гениальный роман. Я практически знаю его наизусть. У Пушкина не только поэзия, но и проза потрясающая.
Любимый фильм. У менянесколько любимых фильмов, и все они – советских времен: «Летят журавли», «Родня». Конечно, в них нет такого динамичного сюжета, как в современных лентах. Но зато они не оставляют тебя равнодушным. Они заставляют задуматься, пересмотреть свои отношения с близкими, родными. Сейчас, если я устал, мне хочется отвлечься и я не могу ничего делать, включаю какой-нибудь фильм про Джеймса Бонда, например «Скайфолл». Он великолепно сделан. Вообще этот сериал прекрасно отвлекает и развлекает.
Любимая музыка. Здесь я тоже неоригинален. В машине всегда слушаю джазовую обработку классики, радио «Эрмитаж». А вообще, я считаю, что самая лучшая музыка, которая создана человечеством, это немецкая классика – Бетховен, Моцарт, Бах. Я бы на первое место поставил Моцарта. Это не только гениальная музыка, но она еще эмоционально мне созвучна.
Любимое место в Петербурге. Это вид с балкона Дома ученых на Дворцовой набережной, бывшего дворца великого князя Константина. Там на втором этаже огромный балкон. Когда ты на него выходишь, напротив Петропавловская крепость, слева – Стрелка Васильевского острова с Ростральными колоннами, справа – Троицкий мост, и создается ощущение, что ты паришь над Невой.